Неточные совпадения
Как теперь
гляжу на эту лошадь: вороная как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть
на пятьдесят верст; а уж выезжена — как
собака бегает за хозяином, голос даже его знала!
Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал маленькой рысцой, гордо поднимая ноги, то топотал ими
на месте, как баран, который сердится
на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу
на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала,
глядя на какого-то старого барина, который, медленно поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
— И
на что бы трогать? Пусть бы,
собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и
глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Две девки, работавшие тут же, и одна прехорошенькая, смеялись исподтишка,
глядя на нас; рыжая
собака с ворчаньем косилась; запах камфары сильно щекотал нервы в носу.
Идешь вдоль опушки,
глядишь за
собакой, а между тем любимые образы, любимые лица, мертвые и живые, приходят
на память, давным-давно заснувшие впечатления неожиданно просыпаются; воображенье реет и носится, как птица, и все так ясно движется и стоит перед глазами.
Я, признаюсь, больше
глядел на Касьяна, чем
на свою
собаку.
— Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось,
собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто
на смех… Нарочно, сидевши в хате,
глядел в окно: ночь — чудо! Светло, снег блещет при месяце. Все было видно, как днем. Не успел выйти за дверь — и вот, хоть глаз выколи!
В это время мы переехали уже из центра города
на окраину, и дом наш окнами
глядел на пустырь, по которому бегали стаями полуодичавшие
собаки…
—
Гляди всем прямо в глаза;
собака на тебя бросится, и ей тоже, — отстанет…
Меня и не тянула улица, если
на ней было тихо, но когда я слышал веселый ребячий гам, то убегал со двора, не
глядя на дедов запрет. Синяки и ссадины не обижали, но неизменно возмущала жестокость уличных забав, — жестокость, слишком знакомая мне, доводившая до бешенства. Я не мог терпеть, когда ребята стравливали
собак или петухов, истязали кошек, гоняли еврейских коз, издевались над пьяными нищими и блаженным Игошей Смерть в Кармане.
Слышен собачий визг. Очумелов
глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая
на трех ногах и оглядываясь, бежит
собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает
на землю и хватает
собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа.
Даже дети и
собаки глядели на нас равнодушно.
Федор Иваныч прошелся также по деревне; бабы
глядели на него с порогу своих изб, подпирая щеку рукою; мужики издали кланялись, дети бежали прочь,
собаки равнодушно лаяли.
Во всей этой истории не принимал участия один Ганька, чувствовавший себя как дворовая
собака, попавшая в волчью стаю. Загорелые и оборванные старатели походили
на настоящих разбойников и почти не
глядели на него. Петр Васильич несколько раз ободрял его, подмигивая своим единственным оком. Когда волнение улеглось, Петр Васильич отвел Матюшку в сторону и заговорил...
Он помолчал, прищурив глаза. Вынул из кармана коробку папирос, не торопясь закурил и,
глядя на серый клуб дыма, таявший перед его лицом, усмехнулся усмешкой угрюмой
собаки.
— Да кто управляет-то? три человека с полчеловеком. Ведь,
на них
глядя, только скука возьмет. И каким это здешним движением? Прокламациями, что ли? Да и кто навербован-то, подпоручики в белой горячке да два-три студента! Вы умный человек, вот вам вопрос: отчего не вербуются к ним люди значительнее, отчего всё студенты да недоросли двадцати двух лет? Да и много ли? Небось миллион
собак ищет, а много ль всего отыскали? Семь человек. Говорю вам, скука возьмет.
— Сомнительно, очень сомнительно, Максинька… — стал тоже и его доезжать частный пристав. — Помнишь ли ты, что про тебя сказал Никифоров, когда к вам затесалась
на репетицию
собака и стала
на тебя
глядеть?
Сначала приходили часто
глядеть на него, натравливали
на него
собаку.
Непроницаемый и непонятный покупатель долго молчит,
глядя на меня, как
на собаку, и вдруг, отодвинув меня в сторону деревянной рукою, идет в лавку соседа, а приказчик мой, потирая большие уши, сердито ворчит...
— Зверь, барынька, и тот богу молится! Вон,
гляди, когда месяц полный,
собака воеть — это с чего? А при солнышке
собака вверх не видить, у ней глаз
на даль поставлен, по земле, земная тварь, — а при месяце она и вверх видить…
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми
собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца
глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Собаки, и между ними любимец Лям, лежали около и слегка помахивали хвостами,
глядя на его дело.
Человек в сером армяке, подпоясанный пестрым кушаком, из-за которого виднелась рукоятка широкого турецкого кинжала, лежал
на снегу; длинная винтовка в суконном чехле висела у него за спиною, а с правой стороны к поясу привязана была толстая казацкая плеть; татарская шапка, с густым околышем, лежала подле его головы.
Собака остановилась подле него и,
глядя пристально
на наших путешественников, начала выть жалобным голосом.
Бричка покатила дальше, и чебаны со своими злыми
собаками остались позади. Егорушка нехотя
глядел вперед
на лиловую даль, и ему уже начинало казаться, что мельница, машущая крыльями, приближается. Она становилась все больше и больше, совсем выросла, и уж можно было отчетливо разглядеть ее два крыла. Одно крыло было старое, заплатанное, другое только недавно сделано из нового дерева и лоснилось
на солнце.
Старик чебан, оборванный и босой, в теплой шапке, с грязным мешком у бедра и с крючком
на длинной палке — совсем ветхозаветная фигура — унял
собак и, снявши шапку, подошел к бричке. Точно такая же ветхозаветная фигура стояла, не шевелясь,
на другом краю отары и равнодушно
глядела на проезжих.
Псы пуще захрипели, лошади понесли; и Егорушка, еле державшийся
на передке,
глядя на глаза и зубы
собак, понимал, что, свались он, его моментально разнесут в клочья, но страха не чувствовал, а
глядел так же злорадно, как Дениска, и жалел, что у него в руках нет кнута.
Черная
собака с высунутым языком бежит от косарей навстречу к бричке, вероятно, с намерением залаять, но останавливается
на полдороге и равнодушно
глядит на Дениску, грозящего ей кнутом: жарко лаять!
— Да я и не пытаюсь… чёрт вас всех возьми! Я сам скорее
собаку пожалею, чем вас… Вот если бы мог я… уничтожить вас… всех! Ты бы, Кирик, прочь отошёл, а то
глядеть на тебя противно…
Откуда-то прошла большая лохматая
собака с недоглоданною костью и, улегшись, взяла ее между передними лапами. Слышно было, как зубы стукнули о кость и как треснул оторванный лоскут мяса, но вдруг
собака потянула чутьем,
глянула на черный сундук, быстро вскочила, взвизгнула, зарычала тихонько и со всех ног бросилась в темное поле, оставив свою недоглоданную кость
на платформе.
Глядя на бесцветную вытянутую фигуру Семена Семеныча, так и казалось, что она одна, сама по себе, не имела решительно никакого значения и получала его только в присутствии Егора Фомича, являясь его естественным продолжением, как хвост у
собаки или как в грамматике прямое дополнение при сказуемом.
Феона. Гриша совсем рехнулся, вот и этот
на линии, да и старик бесится. Сам рядится, дом отделывает, не нынче, так завтра, того и
гляди, петухом запоет либо
собакой залает. Эка семейка приятная! Рассадить их
на цепь по разным комнатам, да и любоваться
на них ходить. По крайности, дома свой зверинец будет; за деньги можно показывать.
Я бы изобразил, как спит весь Миргород; как неподвижно
глядят на него бесчисленные звезды; как видимая тишина оглашается близким и далеким лаем
собак; как мимо их несется влюбленный пономарь и перелазит через плетень с рыцарскою бесстрашностию; как белые стены домов, охваченные лунным светом, становятся белее, осеняющие их деревья темнее, тень от дерев ложится чернее, цветы и умолкнувшая трава душистее, и сверчки, неугомонные рыцари ночи, дружно со всех углов заводят свои трескучие песни.
Сорокалетняя «девушка», пышная и красивая полька Тереза Борута, «экономка»,
глядя на меня умными глазами породистой
собаки, сказала...
Мужики пришли
на двор и,
глядя на него, ворчали, как
собаки.
Мне иногда бывает его жаль. Жаль хорошего человека, у которого вся жизнь ушла
на изучение тоненькой книжки устава и
на мелочные заботы об антабках и трынчиках. Жаль мне бедности его мысли, никогда даже не интересовавшейся тем, что делается за этим узеньким кругозором. Жаль мне его, одним словом, той жалостью, что невольно охватывает душу, если долго и пристально
глядишь в глаза очень умной
собаки…
У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он выпустил клуб дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост ногою. Чорт подпрыгнул и завизжал, как здоровая
собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты,
глядя друг
на друга и не говоря ни одного слова.
Несмотря
на то, что все окна были занесены снегом, я чувствовал, что день стал светлее вчерашнего. У дверей лаяла
собака, и, когда, наскоро надев валенки, я впустил ее, она радостно подбежала к постели и, положив
на край холодную морду,
глядела на меня с ласковым достоинством, как будто напоминая, что и она разыскивала со мною лошадь, которая теперь ржала
на дворе, привязанная в наказание к столбу…
Взгляд Бесприютного, который он поднял
на полковника, стал как-то тяжел и мутен. Но полковник теперь не
глядел на бродягу. Полковник знал про себя, что он добр, что его любят арестанты «за простоту». Вот и теперь он приехал сюда со своим мальчишкой, и семилетний ребенок играет
на дворе с
собакой среди снующей по двору кандальной толпы. Прислушавшись, инспектор различил среди наступившей в камере тишины игривое урчание
собаки во дворе и звонкий детский смех.
Дворная
собака, ворча, грызла кость вблизи разбитого колеса, и трехлетний ребенок в одной рубашонке, почесывая свою белую мохнатую голову, с удивлением
глядел на зашедшего одинокого горожанина.
Мелочное, бессильно-язвительное недоброжелательство землемера, тихая покорность Степана перед таинственной и жестокой судьбой, молчаливое раздражение его жены, вид детей, медленно, один за другим, умирающих от болотной лихорадки, — все это сливалось в одно гнетущее впечатление, похожее
на болезненную, колючую, виноватую жалость, которую мы чувствуем,
глядя пристально в глаза умной больной
собаки или в печальные глаза идиота, которая овладевает нами, когда мы слышим или читаем про добрых, ограниченных и обманутых людей.
Но соседи заметили, что со времени своего возвращения из Москвы он совсем перестал водиться с женщинами, даже не
глядит на них, и ни одной
собаки у себя не держит.
Петр Васильич нагнется несколько вбок и,
глянув в окно
на двор, где
собака только что укусила босого мальчика за икру, возразит...
Башни не оказалось никакой. Оказался белый дом с террасой и с темными, как всегда днем, ночными глубокими глазами окон, так похожими
на те, которыми
глядит на нас, вся каштановая, вся каряя, такая же кареокая, как сопутствующая ей
собака, и с таким же каштановыми насечками, — поднявшаяся с террасы и коричневым облаком
на нас спустившаяся молодая женщина, не похожая ни
на одну.
— «В другую больницу»! — резко проговорил исхудалый водопроводчик с темным, желтушным лицом. — Вчера вот этак посадили нас в Барачной больнице в карету, билетики дали, честь честью, повезли в Обуховскую. А там и
глядеть не стали: вылезай из кареты, ступай, куда хочешь! Нету местов!..
На Троицкий мост вон большие миллионы находят денег, а рабочий человек издыхай
на улице, как
собака!
На больницы денег нет у них!
Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо в сторону. Наступает тишина. Мимо пьющих кухарка Феона проносит лохань с помоями. Слышится помойный плеск и визг облитой
собаки. Безжизненное лицо Пимфова раскисает еще больше; вот-вот растает от жары и потечет вниз
на жилетку.
На лбу Яшкина собираются морщинки. Он сосредоточенно
глядит на мочалистую говядину и думает… Подходит к столу инвалид, угрюмо косится
на графин и, увидев, что он пуст, приносит новую порцию… Еще выпивают.
Выгнав нахлебников, он успокоился и начал мести двор. Изредка он выглядывал
на улицу: лошадь и
собака, как вкопанные, стояли у забора и уныло
глядели на ворота.
— Дать-то можно, — вздохнул кум. — Отчего не дать? Но
на кой леший, скажи
на милость, ты этих одров держишь? Добро бы лошадь путевая была, а то — тьфу!
глядеть совестно… А
собака — чистый шкилет!
На кой чёрт ты их кормишь?
Компания охотников ночевала в мужицкой избе
на свежем сене. В окна
глядела луна,
на улице грустно пиликала гармоника, сено издавало приторный, слегка возбуждающий запах. Охотники говорили о
собаках, о женщинах, о первой любви, о бекасах. После того как были перебраны косточки всех знакомых барынь и была рассказана сотня анекдотов, самый толстый из охотников, похожий в потемках
на копну сена и говоривший густым штаб-офицерским басом, громко зевнул и сказал...
Ей казалось, что не только люди, но даже лошади и
собаки глядят на нее и смеются над простотой ее платья.
Обыкновенно выражение ее старческих глаз было мученическое, кроткое, как у
собак, которых много бьют и плохо кормят, теперь же она
глядела сурово и неподвижно, как
глядят святые
на иконах или умирающие.